17.09.14.Николай Стариков
Продолжаю публикацию дневника моей читательницы – монахини, которая решила приехать в Луганск в самый разгар боевых действий вокруг города лета 2014 года.
(Первая часть здесь)
«ОДИН ОЧЕНЬ ДЛИННЫЙ ДЕНЬ
9-е августа, память Вмч. Пантелеимона.
Ровно неделю нет связи, электричества и воды, но воду все-таки привозят, и выжить можно.
Вчера заняла очередь в полпятого утра и была девятой! Сегодня пообещала соседкам занять и на них, поэтому не сомкнула глаз, боясь подвести, хотя в четыре всяко просыпаюсь.
(Друзья, обзаводитесь классическими будильниками, обзаводитесь всем, что не зависит от электроэнергии!)
В четыре выскочила во двор, надеясь быть первой, но, увы, оказалась шестой. Ничего, шестому воды точно хватит, так что занимаю место в сторонке и начинаю утреню на чётках. Молиться трудно — народу уже набежало, галдят. Какой-то любитель поспать выражает с балкона свое недовольство — разумеется, активно используя идиоматику. Женщины сокрушаются: — Ну как же он так! В такое время! Война, а он... помягче бы надо...
Накануне кто-то предложил писать на руке номер, а то лезут все без очереди, скандалят... идея всем понравилась. Нашлась ручка, стоявшие впереди меня проставили себе номера.
— Меня так запомните, писать не надо.
Очередь комментирует:
— Нет, она же не даст писать... Они же не пишут...
(Сарафан до пят, длинные рукава, глухой ворот и платок в эту немыслимую жару плохо маскируют мою принадлежность к какой-то не то Церкви, не то секте...)
Мне смешно. Никакого мистического смысла я в свой отказ не вкладываю, просто мне это кажется унизительным, когда пишут номер на руке. Хотя... момент приучения к мысли — проставят тебе значок на руке, и ты за это что-то получишь... может в этом и есть?
Сегодня опять ставят номера, а мне уже и говорить ничего не надо, очередь сама хлопочет:
— Ей не пишем, её мы так запоминаем.
Решаю пойти в храм Серафима Саровского — к Преподобному у меня в последнее время особые просьбы. Маршрутки теперь ходят только до полудня — в городе проблемы с топливом. Пешком — час по самому пеклу, но охота пуще неволи, так что топаю. Вокруг опять ужасно свистит и грохочет. Уже знаю, что если свистит, значит, я на линии минометного огня. При каждом взрыве привычно крещусь и проговариваю:
— Господи, пусть никого не убьет, не ранит, не лишит крова.
Мимо проходит бабушка и мне, назидательно так:
— И нечего бояться, читать нужно Живый в помощи...
Читаю, но всё равно страшно — уж очень близко и часто рвётся. Это я ничегошеньки не боялась до своего первого обстрела, пока была непуганой идиоткой. Но сегодня иду на службу — дело Божие — так что повернуть назад и в мыслях нет. По дороге вижу открытый храм, мученицы Татианы. Там мне подсказывают, что в храме иконы Божией Матери Умиление престольный праздник, и показывают направление. А я же собиралась к Преподобному... но послушно иду, куда показали. Уже вижу купола за домами, но как туда пройти — не соображу. На широченных центральных улицах ни души (суббота, два часа дня!) Обстрел всё усиливается. Вижу мужичка, который роется в каких-то ящиках возле киоска, спрашиваю дорогу к храму. Он разражается страшными кощунствами в адрес и храмов, и тех, кто туда ходит, когда тут стреляют-убивают... Ладно, сама найду. Не зря мы терпим такие беды, Господи. Есть за что.
Оказывается, в верхнем храме — Умиления — еще не служат, там ведутся внутренние работы. (Притом, что фасад уже сильно поврежден осколками, выбиты витражные окна.) Службы проводятся в нижнем храме-крипте, который посвящен... Серафиму Саровскому! Спасибо, Преподобный, я же к тебе и шла. Удается и помолиться, и в первый раз за эти недели неформально поисповедаться. Становится поздно (седьмой час!), и немножко переживаю насчет обратной дороги. Специально дожидаюсь последнего благословения — с миром изыдем — и бреду домой. Всё еще томительно жарко. Только бы дотащиться, поесть и — спать, спать...
Дома только успеваю переодеться, как слышу громкий стук в дверь.
— Кто там?
— Военная комендатура. Открывайте, а то стреляем в дверь.
Открываю. Двое в камуфляже, у одного в руках автомат.
— Ваши документы.
— А ваши?
Подает удостоверение. Пока рассматриваю, они без церемоний проходят.
— Ребята, куда в обуви! — но высокие шнурованные ботинки никто снимать не собирается. Топают по чистому полу, по ковру, который я каждую ночь лбом протираю — в том числе и за них, дураков.
Протягиваю свой паспорт, а дальше — всё по Маяковскому, только наоборот:
«Берёт как бомбу, берет как ежа, как бритву обоюдоострую…».
Подвёл меня мой двухспальный английский лёва, подвёл… На всех континентах его «с почтеньем берут», а в Новороссии — не понравился. Эта мысль мне даже приятна.
Начинаются бесконечные расспросы, кто я, и как и зачем здесь оказалась. Тот, что с автоматом, всё время пытается вмешаться — да везём её в комендатуру! — но он не главный. А главный отмахивается и задает всё новые вопросы. Мне не страшно, я знаю, что всё могу объяснить, но он на своей волне и меня, похоже, не слушает.
Тот, что с автоматом, вдруг дает короткую очередь. Квартира наполняется пороховым дымом.
— Ну, вы даете! А что я хозяйке скажу?
— Ничего, это холостые.
Понятно. На испуг брали. Ну-ну…
Соседки мне потом рассказывают:
— Слышим — стреляют. Ну, всё, убили матушку! :)
Главный спрашивает, есть ли у меня чётки. Упоминает, что жил в ... монастыре на послушании. Показываю. Моя афонская трёхсотница, без традиционной здесь кисточки, его, видимо, не убеждает. Берет со стола Евангелие, листает, спрашивает, знаю ли я церковно-славянский.
— Конечно.
Тот, что с автоматом, не унимается:
— Давай в комендатуру её!
— Ладно, — соглашается главный, — поехали. Собирайтесь.
— Ребятки, можно я поем, а то в обморок упаду... или с собой кашку в баночке возьму, а?
— Нет, там может быть яд, — отвечает автоматчик.
— Как же! Не дождетесь!
Выводят меня во двор, а там — все жители наших четырех домов по лавочкам. Телевизоры не работают, а часов в восемь в квартирах становится темновато, ну и выходят подышать да посудачить. Вот уж не зря сегодня вышли, такое зрелище и по телевизору не каждый день покажут.
Сажают меня в кузов пикапчика, главный — за руль, а автоматчик рядом со мной на корточках присаживается.
Едем. По-прежнему не страшно, но очень жалко, что не удалось поесть, и уже явно не удастся поспать. Вдруг главный спрашивает, не оборачиваясь:
— Ну, если Вы такая набожная... Нагорную проповедь знаете?
— Да.
— А ну?
Начинаю: блаженни нищие духом, яко тех есть Царство небесное, блаженни плачущие, яко тии утешатся...
Визг тормозов, крутой разворот на сто восемьдесят, и мы мчимся в обратную сторону. Автоматчик вопит:
— Ты что! Ты куда! Пусть в комендатуре проверяют!
— Ты не понимаешь. Есть нюансы. Мы ошиблись.
Выгружает меня опять пред изумленные очи жителей дома, вручает паспорт и извиняется:
— Это её величество война сделала нас подозрительными. Мы такими не были.
Слава Богу, можно поесть, поспать, и утром поспеть на Литургию.
(Для справки: для подозрительности есть основания. В Луганске постоянно действуют диверсионные группы, которые ездят по городу в микроавтобусах — была даже одна на скорой помощи — и стихийно стреляют из миномета. Просто открываются задние дверцы, выпускается несколько мин, и микроавтобус уезжает.)
ЭПИЗОДЫ
Воскресный вечер. Читаю вечерню и с тоской думаю, что завтра не получится толком помолиться. Вода почти закончилась, а это значит — от пяти до семи часов толкаться в очереди. Вдруг стучит в дверь соседка: еще раз воду привезли! Еще раз? Такого не бывало. Быстро подхватываюсь и бегу. Задыхаюсь, сердце из груди выскакивает — три ведра на четвертый этаж короткими перебежками — но счастлива. Как Ты милостив, Господи. На завтра я смогу избрать благую часть.
Невестка моей квартирной хозяйки живёт в станице, на подножном корму — зарплат-пенсий сейчас ни у кого нет. Пару дней назад зарезали бычка и повезли продать, но на блокпосту его реквизировали днепропетровские хлопцы в форме, «на нужды освободительной украинской армии». Голову и копыта, впрочем, отдали.
Остались от козлика рожки да ножки... раз-два... раз-два... интересно, Луганск будут «освобождать» по сценарию Славянска? Освободят от зданий... освободят от жителей…
Сумерки. Стою у окна. Мимо со всей мочи, но все равно небыстро громыхает подбитая машина на трех колесах и ободе. Владельцы автомобилей знают, как это больно сердцу — проехать на спущенном колесе даже несколько метров, но, видно, то, что гонит вперед этого водителя — страшнее покореженного обода.
За окном настоящая фантасмагория. Нагнало туч, по небу ходят сполохи. Раскаты грома перекликаются с грохотом канонады, а навстречу вспышкам молнии с востока разливается зарево от разбомбленного газового распределителя. На иссохшую землю так и не проливается ни капли влаги.
Часто ночью просыпаюсь от духоты и бегу к открытому окну, но вместо вожделенной прохлады через него тянет гарью. С сожалением наглухо задраиваю окно. Это не вкусный дым моего детства — костры походов, рыбалок, семейных выездов за грибами - но едкий запах разрушения и смерти.
Прошлой ночью несколько снарядов попало в Эпицентр (гипермаркет стройматериалов) на восточной окраине города. От него мало что осталось (см. фото), но узнала, что как раз рядом с ним можно, если повезет, поймать сигнал мобильной связи. За неделю без электричества весёлые экранчики почти у всех погасли, но у меня в дополнительном телефоне еще есть зарядка на донышке. Мысль о том, что близкие беспокоятся, не понимая, почему со мной пропала связь, мучает больше всего. Отправляюсь на окраину города (туда-обратно часа три по солнцепёку), и, добравшись, наблюдаю картину как будто из фильма о гибели цивилизации: на фоне обугленных останков гипермаркета бродят, словно лунатики, десятки людей и безнадежно кричат в трубку – алё, алё… Счастливым обладателям самой дешевой Нокьи иногда удаётся дозвониться, ну а мой смартфон умеет делать всё, кроме как ловить слабый сигнал, и за час попыток удаётся отправить только смску. И то слава Богу, хоть будут знать, что я жива.
Две недели без воды. Десять дней без электричества. Наконец сегодня пропал и газ. Жители наших домов тут же высыпали во двор, кто-то рубит сухие ветки, кто-то тащит большую кастрюлю, продукты... какой-нибудь час — и готова похлебка на всех. Куда за нами той Европе!
О себе не беспокоюсь, завтра начинается строгий Успенский пост, а от хлеба и воды, говорят, еще никто не умирал. Заодно и проверим. Жаль одного — не удастся традиционно заговеться чашечкой кофе с растительными, но все же не вполне постными сливками. А впрочем, не всегда и мы в Европе жили. Используя сложную систему подставок и самодельный масляный ночничок, грею воду в консервной банке (металл тоньше), и через часок с небольшим готов мой кофе.
К вечеру появился и газ, а мы думали — уже всё.
Нам, пожилым, ещё советский кинематограф объяснил, что «без воды и не туды, и не сюды», но это было чисто теоретическое знание. Теперь многие узнали это и на опыте. Очередь за водой приходилось занимать всё раньше, отодвигаясь в ней всё дальше: пришла в два ночи и оказалось двадцать шестой, на следующую ночь спустилась во двор в полвторого, и была девяносто третьей! Бред какой-то – не спать же во дворе! И тогда ушлый наш народ нашел решение – расписали всех по домам и подъездам, установили постоянную очередность, и придумали разливать воду одновременно и из крана, и из люка наверху бочки. Дело сразу пошло веселее, но сколько ты ее наберешь? Тридцать литров на человека в день – это много или мало? Я вам скажу: это попить-поесть, помыть посуду и слегка ополоснуться. Постирать мелочь можно, но начисто прополоскать – уже нет. Резко снижаю свои европейские гигиенические стандарты. Мою руки, лицо, ополаскиваю посуду — над ведром, потом этой водой протираю пол, а потом её же – в бачок туалета. Думая, как всегда, что я самая умная, делюсь своими открытиями с соседками. Они смеются:
— Да мы так и делаем.
Ночью снаряд попал в какую-то трубу накопительного резервуара нашего района, и оттуда хлынула вода. Еду в маршрутке по морю разливанному, воды по окна. Пассажиры чуть не плачут – так жалко драгоценную влагу, зато предприимчивые жители частного сектора высыпали на дорогу с ведрами, черпают воду и щедро поливают свои растрескавшиеся от засухи огороды.
Тринадцать дней без электричества (а, следовательно, и без всего остального). Городские власти время от времени подают надежду на его восстановление, но она гаснет так же быстро, как и загорается – с электриками, которые пытаются починить линии передачи, успешно работают украинские снайперы. По конечностям они не стреляют.
Первый день Успенского поста решили отметить усиленными обстрелами. В жилом квартале недалеко от нас разрывается снаряд, а когда собираются люди на помощь и подъезжает скорая — подбрасывают еще один. Восемнадцать человек погибает на месте, множество раненых.
(Помнится, один знакомый возмущался, что резиновые пули Беркута могли даже пробить кожный покров... так вот — просто для справки — ранение здесь часто означает оторванные руки и ноги.)
В тот же день на остановке погибают еще одиннадцать человек.
Пятница вечер. Второй день поста. Вожусь возле окошка на кухне, там еще хоть что-то видно. Вдруг начинается обстрел прямо по нашей улице. Так страшно свистит... впечатление, что мина сейчас залетит в окно. Забыв, что я храбрая, бегу в прихожую — а раньше всё посмеивалась над соседкой, которая там и ночует. Мина разрывается за несколько домов от нас (см. фото изрешеченных ворот), другая — в соседнем дворе — настигает мужа и жену, вышедших подышать. Настигает насмерть.
На этом фоне особенно трогательно звучит сегодняшнее заявление господина Порошенко иностранным журналистам о том, что главной заботой правительства является безопасность жителей Донбасса.
На остановке женщина рассказывает мне местный анекдот:
Странные люди эти донбассцы: ходят на работу, по магазинам, гуляют… но стоит близко подойти украинской армии, как они тут же начинают бомбить сами себя.
Три недели без связи, электричества, воды. А если в вашем доме плиты не газовые, а электрические? (Таких многоэтажек — целые кварталы) А если вы живете на девятом, лифт не работает, по многу раз в день нужно бежать в подвал, потому что начинается обстрел, а потом как-то еще и обратно забираться? А если при всем при этом вам 70+? Прибавьте еще невыносимую жару и отсутствие холодильника, и вы легко догадаетесь, что смертность среди стариков резко возросла. Умирают и просто от стресса:
— В детстве войну пережила, и вот в старости опять..., — плачет моя соседка.
Город не успевает их хоронить...
Господа романтики майдана, на чей счёт запишем этих стариков?».
Комментариев нет:
Отправить комментарий